Гамлет: различия между версиями

Материал из StudioSyndrome
Перейти к навигации Перейти к поиску
(а)
 
м
Строка 9: Строка 9:
 
:[[Принц]]
 
:[[Принц]]
 
----
 
----
:[[Офелия]]
+
:Офелия
 
:[[Электра]]
 
:[[Электра]]
 
:[[Эдип]]
 
:[[Эдип]]

Версия 22:41, 29 января 2021

Широко известный (расхожий) символический образ шекспировской пьесы «Гамлет, Принц Датский».

Источник пьесы — скандинавская легенда.

00-00-000-000.jpg

См. также:

Принц

Офелия
Электра
Эдип

Психология

Психоаналитическое толкование склоняется к версии реальности безумства Гамлета. Убийство отца дядей — бредовая идея и компенсаторный механизм столь сильному в нем Эдипову комплексу. Однако удовлетворение Гамлета убийством Полония (предвосхищающим гибель отчима), его разрыв с Офелией (который может быть истолкован по-разному) противоречат и, думается, опровергают подобное объяснение. Полное прощение матери диссонирует с «Электрой» (греческая трагедия со сходным сюжетом), где мать погибает от рук неумолимого мстителя-сына.

Другое толкование «Гамлета» прилагает к исходной легенде принципов гностицизма. Ненавистный Гамлету мир — творение дурного божества, демиурга (мужа матери). Гамлет прощает мать — пассивное орудие Зла, и мечтает о добром боге, — Отце (личном предсказателе и покровителе в чрезвычайной, пограничной ситуации). Отрицание Гамлетом мира получает «некрофилическое» толкование в сцене с черепом Йорика и наиболее полно проявляется в отвержении Офелии: «женщина равна греху».

Ангельские черты Гамлета заставляют считать его символом и прообразом Эдипа — смертного, страдающего от привязанности к этому миру, от материальности существования; от того, что своим происхождением он обязан существу, которое он мог бы убить, и которое, возможно, убьет его (для сравнения: у Фрейда — первобытный обычай убийства отцом своего первенца). Пример мучений и подавления, приводящих к цепи последовательных предательств и преступлений. Цепи, которую может разорвать лишь самоуничтожение. Гамлет — гуманизированный (и христианизированный?) символ бунта против своего «сыновнего» положения.

Хуан Керлот считает этот образ преемником эсхиловского «Прометея» и предтечей «Люцифера» Мильтона.