Добро и зло
| Противопоставление добра и зла играет важную роль в дуалистических мифах, где каждый из персонажей и символов относится либо к положительному ряду как носитель добра, либо к отрицательному ряду как воплощение злого начала. В частности, в дуалистических близнечных мифах один из божественных близнецов может быть воплощением добра, другой — зла[1]. Однако значительно чаще добро и зло, хотя и выделяются как основные смысловые понятия, прямых названий внутри мифологической системы не имеют (иногда по причинам табуистического характера): в частности, для обозначения зла употребляется символ «левой стороны», обычно соотносимой со злом. В отличие от архаических дуалистических мифологий, более развитые мифологии Ближнего Востока, например хаттская и хеттская, различают «добро, благо» и «плохое, зло», связанное с «тёмной землёй» («нижним миром»); целью особого обряда становится избавление человека от «зла» и различных его мифологических и ритуальных воплощений (злого языка, злого глаза и т. п.). Противопоставление добра и зла свойственно и дуалистической мифологии Древнего Египта. В поздней египетской сказке о правде и кривде (I-е тыс. до н. э.) воплощение зла кривда ослепляет своего старшего брата — правду, воплощающего добро; в сказке кривде помогает девятерица богов. Аналогичная сказка о двух братьях известна в хеттской литературе с середины II-го тыс. до н. э.[2]. Мотив соперничества или состязания правды и кривды имеется также в древнеиндийской традиции и со временем становится распространённым литературным сюжетом[3].
В гомеровском эпосе и в «Авесте» носители злых и добрых намерений обозначаются одинаковыми словами[4], что позволяет говорить об очень древних истоках того противопоставления добра и зла, которое позднее в «Авесте» переосмыслено в духе зороастрийского дуализма, а в ранней греческой традиции отразилось во включении оппозиции хорошего и плохого в число основных противоположностей у пифагорейцев. Развитые религиозно-философские системы характеризует понимание добра и зла как нравственных категорий, определяющих поведение человека, не связанных с воздействием на него различных мифологических сил или состоянием ритуальной чистоты или осквернённости. Но и в этот период возможно распространение дуалистических систем, в которых[5] наряду с воплощением доброго начала (богом) предполагается также и наличие отдельного воплощения зла (сатаны, Люцифера и т. п.). Этот мотив как чисто литературный находит продолжение в культуре нового времени, в частности в произведениях, построенных по типу египетской и хурритско-хеттской сказок о двух братьях[6], либо с героем, воплощающим в себе отдельные персонажи добра и зла[7]. |
См. также:
|
Литература
- Иванов В. В. Одноимённая статья в MNME
- Douglas M., Purity and danger…, L., 1966 < MNME
- Klein M., Our adult world and its roots in infancy, L., I960 < MNME
- Grava A., L’aspect mйtaphysique du Mal dans l’oeuvre littйraire de Charles Baudelaire et d’Edgar Allan Poe, Lincoln, 1956 < MNME
- его же, A structural inquiry into the symbolic representation of ideas, P. — The Hague, 1969 < MNME
- Otto R., The idea of the holy, Oxf., 1929 < MNME
Примечания
- ↑ Ссоответственно Тавискарон и Иоскеха у ирокезов и гуронов и др.
- ↑ В переводе с хурритского, см. Аппу
- ↑ Возможно, к нему восходит и аналогичный мотив в древнерусской «Голубиной книге», хотя противопоставление правды и кривды, коренящееся в самих истоках славянской дуалистической мифологии, могло получить литературную обработку и независимо от позднейших восточных влияний.
- ↑ Греч. dysmenns — «злонамеренный»; др.-инд. dur-manas, авест. duz. manah — «злое побуждение духа»; и греч. eymenetns, микено-греч. e-u-me-ne — «благомыслящий»; авест. hu. manah — «доброе побуждение духа».
- ↑ Например, в манихействе, у богомилов
- ↑ «Мастер Балантре» Р. Л. Стивенсона
- ↑ Его же «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда»